– Девочка еще маленькая. Простите за беспокойство.
Она, испуганно, думала:
– Хорошо, что я грудью кормлю. Где бы я здесь смесь подогревала…., – Элиза подозревала, что муж разрешил ей кормить только потому, что молочный порошок для младенцев в Маньчжурии было не достать. Маргарита родилась в палатке, посреди пустынной, жаркой, осенней степи. Давид принимал роды, все прошло легко. На следующий день, муж, с неудовольствием, заметил:
– Ты не принесла мне кофе, Элиза. Местные женщины в день родов встают и занимаются домашним хозяйством. Ты здорова, Маргарита крепкий ребенок. Поднимайся, надо работать…, – через два месяца они улетели в Харбин. Профессор Кардозо, туманно, сказал:
– Меня приглашает японский коллега, для совместных исследований. Вы с Маргаритой поживете в гостинице…, – в Харбине Элиза крестила дочь. Муж был не против церемонии. Он рассеянно кивнул, углубившись в рукопись:
– Устаревшие вещи, отжившие свое…, – Давид зевнул, – как обрезание. Бессмысленный обряд…, – девочка напоминала отца, черноволосая, кудрявая, с голубыми глазками. Давид полчаса ворковал с чистым, сытым ребенком, а потом запирался в кабинете. Номер был трехкомнатный, дорогой, затянутый китайскими шелками, обставленный лаковой мебелью. Давид выдал Элизе деньги на еду, но аккуратно проверял счета. Муж объяснял:
– Надо ограничивать себя в сладостях, милая. Сахар, это яд. Отказавшись от него, мы продлеваем себе жизнь. Ты очень, много ешь…, – заключал Давид: «Кормление, не повод распускаться».
Маргарита надрывалась. Элиза втащила коляску в подъезд. Голова кружилась, блузка промокла от молока. Муж велел гулять с ребенком каждый день, не обращая внимания на погоду. На пересадках Элиза отчаянно хотела спать. В самолете подремать у нее не получалось. Она, с тоской, смотрела на кровать в гостинице, при аэродроме, но все равно несла Маргариту на руках, на улицу. Элиза не помнила, как очутилась в Амстердаме. После Гонконга, Калькутты, Багдада, Стамбула и Цюриха, она с трудом понимала, где находится. Она еще смогла отправить телеграмму отцу, с аэродрома Схипхол, извещая его, что прилетела в Европу. Элиза собиралась отдохнуть, хотя бы пару дней, и поехать с дочерью в Мон-Сен-Мартен:
– Мама увидит внучку…, – она села на диван, положив рядом кричащую Маргариту, – ей станет легче, я уверена…, – дождь барабанил в стекло. В гостиной, на ковре, валялись чемоданы. Из открытого саквояжа торчала одежда. Оказавшись в квартире, Элиза хотела стереть пыль, но, не раздеваясь, в пальто, рухнула на кровать. Она заснула, с Маргаритой. Дочь разбудила ее криком ровно через полчаса. За два дня, проведенных в Амстердаме, девочка, больше, чем на полчаса, и не смыкала глаз. Виски и затылок Элизы разламывала острая, резкая боль.
Кроме пачки крекеров, купленных на пересадке в Цюрихе, и банки с чаем, в квартире больше никакой еды не было. Крекеры заканчивались. Элиза не знала, где ближайший магазин. Она никогда не бывала в районе, у ботанического сада:
– Эстер в другом конце города живет…, – скинув жакет, Элиза расстегнула блузку, – должно быть, поэтому, Давид здесь квартиру снял…, – муж отпустил ее в Европу, но велел вернуться, как можно быстрее:
– Ты мне нужна…, – он показал на пишущую машинку, – я готовлю статьи, по результатам экспериментов, пишу третью книгу. Начинай работать над моей биографией…, – он откинулся в кресле, – я хочу, чтобы она вышла в следующем году…, – кормя дочь, Элиза вспомнила о блокнотах, в саквояже:
– Потом…, – Маргарита хныкала, не выпуская груди, – в Мон-Сен-Мартене. Я сяду, разберу записи, составлю план…, – муж хотел, чтобы Элиза писала только о нем, однако девушка собиралась включить в книгу и рассказы о других врачах:
– Охотники за вирусами…, – ласково сказала она дочери, – я и название придумала…, – Маргарита, внезапно, замолчала. Элиза опустила веки:
– Как хорошо. Сейчас она заснет, надо убраться, сходить за провизией, купить билет, на поезд. Маме шестидесяти нет. Она выздоровеет, обязательно. Папа не может за мной приехать, ему восьмой десяток, у него мама на руках. Надо самой…, – отец написал, что Виллем, почти за год, прислал из Конго две телеграммы. Никто не знал, где сейчас брат. Элиза вздохнула:
– Иисус, Дева Мария, позаботьтесь о нем. В Конго лихорадки, сонная болезнь…, – она сказала себе:
– Маргарита ест, с ней все хорошо. Я подремлю, я устала…, – Элиза и не почувствовала, как заснула, сидя с дочерью на руках.
Она встрепенулась от мертвенной, пугающей тишины в комнате. Тикали настенные часы. Маргарита лежала в пеленках, голубые глазки закатились. Личико ребенка горело, от Маргариты несло жаром. Девушка покачала дочь:
– Милая, что такое…, – Маргарита, жалобно застонав, выгнулась, ее стошнило молоком. Девочка обмякла.
Элиза вскочила:
– Надо вызвать врача. Я не знаю, кому звонить, ничего не знаю…, – держа Маргариту одной рукой, она сорвала трубку. Кроме телефона полиции, девушка ничего не помнила:
– Пожалуйста…, – крикнула она, услышав спокойный, мужской голос, – у меня ребенок, она умирает…, Карету скорой помощи. Плантаж Керклаан, восемь, второй этаж, напротив театра…, – она плакала. Маргарита пылала. Элиза зашептала:
– Иисус, Дева Мария, пожалуйста, пожалуйста, не оставьте ее своей милостью…, – она ходила по комнате, прижимая девочку к себе. За окном, на набережной, раздались звуки сирены.
На дежурствах доктор Горовиц спала, урывками, на диване в ординаторской родильного отделения университетского госпиталя. Старая, потрескавшаяся кожа обивки приятно пахла кофе и табаком. Она варила кофе, на спиртовке, выкуривала папиросу и сбрасывала туфли. В ее шкафчике лежала кашемировая шаль. Устраиваясь в углу дивана, Эстер закрывала глаза и дремала сидя. Обычно, через четверть часа, кто-то из сестер стучал в дверь. Она, вздрагивая, зевала. Эстер дежурила три раза в неделю. За ночные смены платили больше.
Перед отъездом в Африку и Маньчжурию, бывший муж перевел на ее счет алименты на мальчиков, до конца года, но расходов было много. Близнецы росли быстро. Эстер оплачивала няню, пожилую вдову, еврейку. Она содержала дом, стараясь откладывать кое-что для мальчиков, на будущее. Няню она взяла с проживанием, и ни разу не пожалела. Госпожа Аттали вела хозяйство, готовила, и занималась с мальчиками. Эстер, как она иногда думала, зарабатывала деньги:
– Хорошо побыть мужчиной, – смешливо говорила себе доктор Горовиц, – приходишь домой, в чистоту и порядок. Обед готов, дети вымыты, госпожа Аттали их в синагогу водит…, – Эстер дежурила и в шабат. Она зажигала свечи прямо в ординаторской. На подоконнике, стоял серебряный, ханукальный светильник. Эстер принесла его в госпиталь неделю назад, поняв, что ей не удастся забежать домой, перед отъездом на немецкую границу.
Она встретила тетю Юджинию, с волонтерами, на аэродроме Схипхол. Оттуда, они отправились в маленький городок Венло, на границе Голландии с Германией. Поезда с детьми шли по железнодорожному мосту через реку Маас. Еврейская община арендовала дома, малышей кормили горячими обедами. Эстер, с другими врачами, осматривала беженцев. Ребятишек сажали в состав, идущий к побережью, в порт Роттердама. Они добирались в Британию на паромах.
Эстер взяла отпуск, на неделю. Они принимали по два-три поезда в день. Врачи и волонтеры, на кухне, валились с ног. Эстер захватила в Венло черновик диссертации, но даже не открыла первую страницу. Рукопись перекочевала обратно, в ее шкафчик, в госпитале. Женщина потерла глаза, стоя над спиртовкой:
– Тетя Юджиния меня в Лондон приглашала, но я мальчиков редко вижу, не хочется уезжать…, – разрешения на вывоз детей бывший муж не дал, как и не подписал религиозного развода. Раввин Эсноги вздохнул: «Госпожа Мендес де Кардозо…»
– Горовиц, – в очередной раз поправила его Эстер. Раввин кивнул:
– Простите. Мы ничего не можем сделать. Голландия светское государство. У нас нет, как бы это сказать, рычагов давления на вашего бывшего мужа. Мы разослали письмо, в европейские общины, в Америку. Люди узнают о его поведении…, – Эстер подняла бровь:
– Мой бывший муж последний раз посещал синагогу на нашей свадьбе. Тогда он провел в здании ровно полчаса. Не думаю, что его интересует мнение евреев о его образе жизни…, – новый брак бывшего мужа не мог служить основанием для получения развода. Раввин заметил:
– Если бы у нас появилось свое государство, еврейское, основанное на законах Торы, мы могли бы посадить господина Мендеса де Кардозо в тюрьму и держать его в камере, пока он не согласится подписать развод…, – Эстер поймала себя на том, что хищно, нехорошо улыбается.
В Венло, ожидая очередного поезда, они с тетей Юджинией сидели в приграничном кафе. Шлагбаум перегораживал дорогу, над будками развевались черно-красные флаги со свастиками. Эстер дернула головой в сторону Германии:
